На юбилейный «Вечер перемен» приглашенный дирижер Томского академического симфонического оркестра Денис Немирович-Данченко ждет друзей.

Что только не придумает филармония, чтобы привлечь публику — даже дирижеру дали театральную фамилию. Это реплика прозвучала на одном из концертов «Классического лета» на летней эстраде, когда за пультом Томского академического симфонического оркестра стоял Денис Немирович-Данченко. Скептик был явно из числа новых слушателей. Ведь завсегдатаи симфонических концертов знают, что «дирижер с театральной фамилией» почти десять лет выступает с оркестром.

Кстати, шутнику ответила мама Дениса Немировича-Данченко, Людмила Алексеевна. Она оказалась среди слушателей. Она повернулась и сказала: «Вообще-то он по паспорту Немирович-Данченко с рождения».

НАСЛЕДНИК

— Эту шутку озвучили в прошлом году на новогоднем концерте, которым вы тоже дирижировали. Сколько раз вас спрашивали о вашем родстве с Владимиром Ивановичем, который на пару с Константином Сергеевичем основали МХТ, а потом музыкальный театр?

— Бесконечно. Фамилия, как и музыкальный дар, досталась мне от папы. Прямого отношения к тому самому Немировичу-Данченко, драматургу, режиссеру, создателю театра, не имею. Наверное, какое-то дальнее. У него были сестры, братья, через них и имеем родство.

В моем роду по линии отца были и купцы, и ученые, и музыканты.

Мой прапрадед Георгий Львович Катуар – из купеческого рода. В XIX веке его семья сбежала из Франции в Россию от последствий французской революции. Они не знали, что в ХХ веке их настигнет русская революция. Катуары обосновались в Москве, стали предпринимателями, как мы бы сейчас сказали. У них был кирпичный завод, швейная фабрика.

Так вот, мой прапрадед, кроме предпринимательства, занимался музыкой – сочинял, играл на фортепиано, окончил курс композиции. В итоге музыка одержала верх. Именно она свела его с Чайковским. Петр Ильич о композиторских опытах Георгия Львовича отзывался очень лестно. Этот отзыв помог ему окончательно определиться с профессией. Хотя до этого он окончил физико-математический факультет Московского университета и пытался вместе с братьями развивать семейный бизнес. Чайковский посоветовал Георгию Катуару поехать в Санкт-Петербург, к Римскому-Корсакову, дал ему свои рекомендации. И Георгий Львович поехал и занимался с Николаем Андреевичем. Потом Римский-Корсаков направил прапрадеда к Лядову. В конечном итоге Георгий Львович Катуар стал профессором Московской консерватории, преподавал гармонию, написал учебник «Музыкальная форма». Это был первый в России учебник.

Дочь Георгия Львовича, Елена-Генриетта в девичестве Катуар, в 1918 году вышла замуж за Михаила Сергеевича Немировича-Данченко, сына помещика из Спасского уезда Казанской губернии. У них родилось 2 детей — Миша (мой дед) и дочь Вера. Так и появилась в моем роду знаменитая фамилия.

СИБИРЯКИ НЕВОЛЬНЫЕ И ВОЛЬНЫЕ

— Кстати, Михаил Сергеевич не был музыкантом, занимался разными видами деятельности: преподавал в университете, работал в «Главзолоте». В советское время часто менял место работы.

— Почему?

— В детстве он учился в кадетском корпусе, а при советской власти это приравнивалось к «служил у белых». Когда на службе узнавали про кадетское воспитание, его просили покинуть место работы. Когда Михаил Сергеевич работал в «Главзолоте», он неудачно в разговоре с сослуживцами отозвался негативно о работе партии, за это его арестовали и сначала приговорили к расстрелу, а потом высшую меру заменили на ссылку в Нарым.

— Теперь понятно, как фамилия Немирович-Данченко появилась в Сибири. Кстати, в каком году это случилось?

— В 40-х годах. У него уже были взрослые дети, дочь осталась в Москве, а сын, мой будущий дед приехал в Сибирь, к отцу, чтобы помочь и поддержать. У того были проблемы со зрением. И он просил о переводе из Нарыма в Томск, и его перевели. Здесь Михаил Сергеевич жил в общежитии, а мой дед приходил к отцу тайно, так как он был «врагом народа». Умер мой прадед в 1952 году.

В Томске мой дедушка Михаил Михайлович встретил мою бабушку Евгению Николаевну. Они поженились, у них родилось три сына. Один стал моим отцом. Я тоже родился в Томске.

— А что стало с московским домом прадеда? И вообще с московской ветвью Немировичей-Данченко?

— Моему дедушке удалось получить часть документов после ареста его отца Михаил Сергеевича. Но дали две справки, в одной из которых было написано, что в отсутствие Михаила Сергеевича Немировича-Данченко в Москве по адресу Петровский бульвар, 8 (имение Катуаров) управдом просит сохранять порядок и никаких действий не предпринимать без хозяина. Позже, когда Михаил Сергеевич решил остаться в Томске и не возвращаться в Москву из-за состояния здоровья, то видимо, власть как-то по-своему распорядилось его недвижимым имуществом.

— «Пропал Калабуховский дом», как бы сказал Михаил Афанасьевич Булгаков.

— Я нашел прадедушкин дом в Москве. Стоит на Петровском бульваре. Сейчас в нем располагается какое-то медицинское учреждение. А Георгий Львович Катуар похоронен на Введенском (немецком) кладбище, там же покоится его жена, родные, в том числе и родная сестра моего деда Вера, которая в 40-е годы осталась в Москве.

МУЗЫКА – В ДАР

— Вы сказали, что музыкальный дар передавался по отцовской линии. Кто еще, кроме вас, связал свою жизнь с музыкой? Или с театром?

— Дедушка самостоятельно занимался музыкой, брал уроки по контрапункту у Георгия Конюса, композитора и теоретика, автора учебника по элементарной теории музыки.

— У того самого Конюса, у которого учились пианистическому искусству Скрябин, Глиэр, Метнер, Блантер.

— Да, да, у того самого. Но уроки он брал до отъезда в Томск, к отцу. Профессиональным музыкантом мой дед, Михаил Михайлович Немирович-Данченко, не стал. Он выбрал науку. В Томске он возглавлял предприятие при институте вакцин и сывороток. А бабушка Евгения Николаевна заведовала одной из кафедр на биолого-почвенном факультете Томского университета.

С дедушкой тоже связана интересная история. Поскольку он был сыном «врага народа», то на пятом курсе ему не разрешили писать дипломную работу и отправили «на практику» в Качуг Иркутской области. И они с бабушкой там жили несколько лет. Бабушка рассказывала, что туда они привезли с собой помидоры – а там никто никогда до этого не видел помидоры. Уезжая фактически в ссылку, они взяли музыкальный инструмент – оркестрино. И в Качуге, на квартире Немировичей-Данченко проводились музыкальные вечера, приходили знакомые, любители музыки. Там, в Качуге, родился мой отец и его старший брат.

В Томск семья Михаила Михайловича Немировича-Данченко вернулась через несколько лет. Деду разрешили написать дипломную работу и защитить ее. В 1975 году дедушка с бабушкой решили перебраться из Томска в Ленинград, и поскольку они оба были увлечены музыкой, часто посещали Мариинский (тогда Кировский) театр. Кажется, они пересмотрели весь репертуар. Через несколько лет они вернулись в Томск, и бабушка показывала мне огромное количество театральных программок.

Отец мой играл на семиструнной гитаре. Бил знаменитый бой — «восьмерку», как Высоцкий и Окуджава. Всегда что-то пел.

Из музыкантов – в нашем роду еще есть Полина Немирович-Данченко, она, как и я, окончила Новосибирскую консерваторию. Ее отец, младший брат моего отца тоже Михаил Михайлович, имея абсолютный слух, окончил музыкальное училище по классу фортепиано, но все-таки не стал профессиональным музыкантом. Он сейчас – профессор Томского политехнического университета. А из его детей, как я уже говорил, только Полина связала свою жизнь с музыкой. Павел работает в Томском областном архиве, а Николай – на геолого-географическом факультете ТГУ. Хотя оба в детстве учились в музыкальной школе. Это мой дядя, двоюродные братья и сестра.

По материнской линии музыкантов нет вообще.

МАМЕ БЫЛО ВИДНЕЙ

— А кто тогда определил вашу судьбу?

— Мама. Она решила отдать меня в музыкальную школу. Помню, как какой-то мужчина помогал выбрать нам пианино. Тогда музыкальные инструменты, пианино, например, продавались в ЦУМе на первом этаже. Первым моим инструментом стало выбранное этим мужчиной пианино «Ритм». Его привезли к нам домой, и оно много лет стояло в комнате, где я занимался. Я сначала ходил в Первую музыкальную школу и в хор мальчиков к Элеоноре Варенцовой. Но вскоре мама забрала меня оттуда и оттуда, ей далеко было водить меня, так как жили мы на Алтайской. Когда я пошел в 12-ю школу, то при ней работала школа искусств. Вот там я и занимался четыре года.

Конечно, не все гладко шло. Мама заставляла меня заниматься, а я ленился. Она ругалась. А потом в какой-то момент понял, что музыка мне нравится. И тогда я стал заниматься уже не из-под палки.

— Получается, что Томск вашего детства – это район Юрточной горы.

— У меня было «два Томска»: один центральный. Другой – район карандашной фабрики, там жила моя бабушка. По выходным я уезжал к ней. Ребята с Карандашки были такие… конкретные пацаны. Они не имели отношения к музыке.

— Что вы считаете музыкой вашего детства, кроме классических произведений, которые разучивали в музыкальной школе?

— Тогда мне по душе больше была эстрадная музыка. Слушал пластинки Юрия Антонова, «По волне моей памяти» Давида Тухманова. В ту пору вышел сборник из восьми пластинок Высоцкого – и он у меня был! У одного моего одноклассника был катушечный магнитофон. И мы слушали записи AC/DC и Риччи Блэкмора и его группы Rainbow.

Конечно, на музыкальный вкус повлиял телевизор. Сильное впечатление производили музыкальные фильмы. «Мама»! И, конечно, «Бременские музыканты». Это была музыка детства. Когда повзрослел, то моим любимым фильмом стал «Свой среди чужих, чужой среди своих» из-за музыки Артемьева. Я смотрел его всегда с середины. Иногда даже не пытался понять сюжет фильма. Я просто слушал музыку. Уже позже, пересмотрев весь фильм от начала и до конца, понял, о чем он. Но музыка Артемьева все равно была для меня важнее. Как и в фильме «Раба любви». Еще любил «Обыкновенное чудо» и тоже из-за музыки Геннадия Гладкова. «Бабочка крылышками бяк-бяк-бяк» или «Нелепо, смешно, безрассудно…» (напевает)… Прелесть что такое… Классику я слушал на виниловых пластинках. Тогда же не было интернета. Ставил Первый фортепианный концерт Чайковского в исполнении Рихтера с Караяном и слушал. Пластинки эти где-то у мамы сохранились. Кассеты не покупал. В книжном магазине «Искра» покупали ноты. Эти ноты я играл.

— А на концерты Томского симфонического оркестра ходили?

— Не часто, но ходил, когда за пультом стояли Павел Ядых, Богуслав Давидов, даже Тао Линь помню.

«А ЧТО ТЫ ТУТ ДЕЛАЕШЬ?»

— Если в детстве было фортепиано, хор…

— Еще немного играл на гитаре…

— То почему же своей музыкальной специальностью в консерватории выбрали хоровое дирижирование, а потом оперно-симфоническое? Кто перевернул ваше сознание?

— Первые уроки дирижирования я получил в училище культуры (сейчас колледж культуры и искусств), где учился у Владимира Ивановича Кузмичева. Но эти уроки меня скорее забавляли, чем я что-то понимал. Тогда я и не думал, что дирижер – это профессия.

После окончания училища культуры мне предлагали продолжить обучение в Кемеровском институте культуры, но эта перспектива не доставила мне радости. Я хотел учиться на пианиста – и поступил на фортепианное отделение в Томский музыкальный колледж. Там познакомился с Фаритом Анверовичем Тугушевым, перешел к нему на отделение хорового дирижирования и пришел в его ансамбль «Sotto voce», пел в нем. Как дирижер Фарит Анверович – своеобразный маэстро, но на его уроках ко мне пришло другое понимание профессии дирижера. К сожалению, дирижированием занимались мы мало.

А вот когда я студентом-первокурсником буквально месяц спустя после начала учебы в Новосибирской консерватории попал на открытый урок Арнольда Михайловича Каца, вот тут-то и случилось то, что называется указующим перстом, или, как у Бетховена в Пятой симфонии «так судьба стучится в дверь». Она постучалась. Этот урок перевернул во мне все! Помню его до мелочей.

— Арнольд Михайлович – личность яркая. Создатель Новосибирского симфонического оркестра, народный артист СССР, ученик знаменитого дирижера, профессора Ленинградской консерватории Ильи Мусина. И даже если рядом постоять, тебя накроет его светом. Каким вы его запомнили?

— Арнольд Михайлович зашел. Окинул взглядом собравшихся. Заметил меня. «Что ты здесь делаешь? Ты чей?» — спрашивает меня. «Я учусь у вашего ученика, Евгения Григорьевича Волынского. Он сказал мне, чтобы я посещал все ваши уроки». На что он удивленно спросил: «А что, Волынский уже преподает?». Поясню: Евгений Григорьевич Волынский пришел в консерваторию из Новосибирского театра оперы и балета. Дело в том, что Борис Певзнер был заведующим кафедрой хорового дирижирования, но хотел, чтобы на кафедре преподавали дирижеры симфонические.

Потом Кац начал свой урок. Вышел один из его учеников, встал между роялями, как бы за дирижерский пульт. Арнольд Михайлович, вальяжно развалившись в кресле, произнес свое знаменитое слово, с которого начинались все уроки: «Давай!»…

Он тогда был на гребне успеха. Только что вернулся из Великобритании, где был на гастролях со Светлановским госоркестром. Светланов просил Каца выступить с оркестром на одном-двух концертах. Но перед гастролями Светланову стало плохо, он не смог поехать, и всю серию гастрольных концертов дирижировал Кац. Поэтому он вернулся вдохновленный, восторженный, полный впечатлений…

Те, кто хорошо знал манеру дирижирования Каца, спрашивали: «А вы подпрыгивали там?». И он отвечал: «Да, подпрыгивал». Иногда в кульминационные моменты некоторые дирижеры прыгают.

Урок был длинным. На открытые мастер-классы приходили ученики Каца, и пока каждый что-то не покажет, урок не заканчивался. Конечно, и сам Арнольд Михайлович вставал к пульту и показывал…

Потом я старался не пропускать мастер-классы Каца. Хотя были накладки, не всегда удавалось два раза в неделю, но раз в неделю смотрел на Арнольда Михайловича — учился, запоминал. Когда он вставал за пульт, казалось, что дирижировать легко. Так красиво и просто у него получилось. И тебе казалось, что ты сейчас встанешь, и у тебя все так же красиво получится. Но, конечно, это иллюзия. Конечно, в его уроках меня сначала подкупала технологическая сторона профессии дирижера.

СЕКРЕТЫ ПРОФЕССИИ

— Поэтому Илья Мусин и говорил, что искусство дирижера – самое наглядное из видов исполнительства. Профессия действительно из рук в руки передается, причем в буквальном смысле. Но говорят, что мало овладеть мануальной техникой, чтобы стать хорошим дирижером, надо мыслить концептуально.

— Дать свое понимание партитуры – это и есть концепция. Что такое нотный знак? Это мысль композитора. И надо ее правильно понять, прочесть, а потом передать свое понимание, то есть дать интерпретацию того смысла, который заложил автор музыки. Но до этого надо дорасти. Сначала ты осваиваешь мануальную технику. Это тоже важно, чтобы музыканты тебя понимали. И я некоторые вещи старался довести до автоматизма. Понимание, что я должен выйти к оркестру со своей концепцией произведения пришло позже.

Дирижированию можно учиться всю жизнь. И с окончанием консерватории или магистратуры обучение не заканчивается. После окончания консерватории у меня еще оставались сомнения, могу ли я быть дирижером. Но тем не менее, меня пригласили в Новосибирский музыкальный театр. Это были первый опыт. Но театр требовал других знаний. И я поступил к Вячеславу Ивановичу Прасолову на оперно-симфоническое дирижирование. Прасолов – тоже ученик Каца. К сожалению, после инсульта сам Арнольд Михайлович уже не преподавал. Потом закончил у Прасолова ассисентуру.

Но всегда хотел получить столичное образование. В 2015 году позвонил Владимиру Александровичу Понькину, он ответил, что такая возможность есть. Но вдруг пропал. Оказалось, что у него были проблемы со здоровьем в тот период.

К Владимиру Александровичу в ученики я попал уже в качестве номинанта «Золотой маски». Мы приехали в Москву на показ спектакля, я снова нашел телефон Владимира Александровича. И он тогда предложил поступить в магистратуру Маймонида, где он возглавляет кафедру симфонического дирижирования, которую я затем благополучно окончил.

— Вы помните, когда вы впервые вышли к нашему симфоническому оркестру?

— Да, конечно. Шел апрель 2014 года, дело было на Пасху, в Большом концертном зале. Мы играли симфонию Моцарта, Увертюру Римского-Корсакова «Светлый праздник», Маленький триптих для большого симфонического оркестра Свиридова, и Праздничную увертюру Шостаковича.

— А чувства свои помните?

— Страшно было.

— Можете ли вы сейчас сказать, что в жизни реализовали свою мечту. Или всегда остается что-то недостижимое?

— Мечты какие-то есть. Но по большому счету, о чем мечтал – сбылось. Если спросите, мечтал ли я дирижировать Томским симфоническим оркестром, то отвечу – не знаю. Все получилось как-то само собой. Мечтал соприкоснуться с московской школой дирижирования – и получилось, когда оказался в магистратуре у Владимира Александровича Понькина. Не знаешь, что в твоей жизни случайность, а что закономерность.

Ведь я мог и не вернуться в дирижирование. Между прочим, я десять лет работал артистом хора в Новосибирском оперном театре. Застал еще старых мастеров. Какие-то традиции еще того времени помню. Если опять доведется работать в театре, постараюсь их внедрить. Теперь многие не знают их.

РУБИНОН ВЗЯТ. ИДЕМ ДАЛЬШЕ

— Как созрели к программе, которая предваряла юбилейный концерт – «История одного композитора», когда вы выступили в двух, я бы даже сказала в трех ипостасях сразу – и дирижировали, и вели концерт, при этом это было художественное слово, которое от вас потребовало другой способ существования на сцене – артистический.

— В какой-то момент обнаружил в себе, что мне нравится не только музыкой управлять, но и рассказывать о ней. Мне помогла знакомый музыковед.

— А почему Чайковский? Любимый композитор?

— У Петра Ильича была такая яркая биография! И с него легче начинать. Я еще хочу сделать подобный концерт и рассказать о Сергее Сергеевиче Прокофьеве. Тоже человек с ярким детством.

— На мой взгляд идею в первом концерте вы блестяще воплотили. Удалось главное – быстрый переход из одной ипостаси в другую. Не иначе как театральный опыт помог.

— В театре немного по-другому ощущаешь себя. Когда работаешь на концерте с симфоническим оркестром, ты ощущаешь рядом музыканта и слушателя. А в театре работаешь в оркестровой яме, это другая дистанция. И нужна другая энергия, чтобы хор, певцы уловили твой посыл и понимали твои намерения. Дирижировать балет – особое искусство. Оно приобретается только опытом. Просто выучить музыку и выйти и продирижировать нельзя. Надо учитывать еще и хореографию. Там надо играть «в ножку». Хотя не все этого правила придерживаются. Когда Теодор Курентзис был главным в Новосибирском театре оперы и балета, он не подстраивался под балетных. И танцовщики, выламывая ноги, танцевали под те темпы, которые он давал. Курентзис говорил, что играет так, как написано у композитора, пусть танцовщики подстраиваются.

— Как считаете, с мюзиклом «Капитанская дочка», которую ставили в Алтайском музыкальном театре, вам повезло?

— Да. Это был интересный опыт, интересная работа. Спасибо экспертам «Золотой маски», что отобрали. Для Алтайского театра это было грандиозное событие. Впервые за 60 лет получили несколько номинаций, и даже «Маску» за лучшую женскую роль.

— Юбилейный концерт неслучайно назван «Вечер перемер». Но сейчас я хочу спросить о выбор произведений для него. Что повлияло на афишу?

— Я хотел сыграть Четвертую симфонию Бетховена, потому что она одна из моих любимых симфоний Бетховена. Очень интересная, яркая, своеобразная. К тому же, я не хочу «грузить» слушателя большим полотном. Хочу добиться легкого настроения. Виолончельный концерт Элгара потому, что хотел сыграть с томскими солистами. И Антон Юрченко вызвался. Пианистку Марину Костелину я давно знаю, хотел сыграть с ней Рапсодию на тему Паганини, а Марине интересен Второй концерт Рахманинова. Подумал, что это произведение — символ времени, символ творчества Рахманинова и всей русской культуры. Тем более у Сергея Васильевича тоже юбилей.

— Да, вам на двоих 200. Кстати, как вам после 50? Для вас это страшная дата?

— Я вообще ничего не понял, если честно. Я всем говорю: «Живешь, живешь, и раз – тебе 50. За что?».

… Ответом на вопрос «за что?» станет концерт 19 ноября в Органном зале Томской филармонии. Юбиляр ждет в гости томичей.

Текст: Татьяна ВЕСНИНА